Переводы бальмонта. Переводческая деятельность К.Д. Бальмонта. Рекомендованный список диссертаций
АННОТАЦИЯ
Бальмонта, представителя старшего поколения русских символистов. Бальмонт – переводчик поэзии Ю. Словацкого и А. Мицкевича, народных польских песен. Он был лично знаком со многими представителями модернистского направления «Молодая Польша», но особенно близок ему оказался Ян Каспрович. Первые переводы поэзии Каспровича Бальмонт публиковал еще в начале ХХ века, однако наиболее тесный контакт с творчеством польского модерниста приходится на 20-е годы, когда выходит книга «Ян Каспрович: поэт польской души» и перевод поэтического сборника «Книга Смиренных».
ABSTRACT
The article examines the conceptualization of the Polish theme in the works of Konstantin Balmont, a poet and a writer representing the older generation of Russian Symbolists. Balmont translated the poetry of J. Slowacki and A. Mickiewicz as well as Polish fold songs. He personally knew many representatives of the modernist "Young Poland", yet it was Jan Kasprowicz who was especially close to him. The first translations of Kasprowicz’ poetry were published by Balmont at the beginning of the 20th century. The most intense contact with the works of the Polish modernist took place in the 1920s, when the book "Jan Kasprowicz: a Poet of the Polish Soul" and the translation of "The Book of The Poor" were published.
Ключевые слова: Константин Бальмонт, Ян Каспрович, перевод поэзии.
Keywords: Konstantin Balmont, Jan Kasprowicz, poetry translation.
Обзор литературы по теме. Литературные связи Константина Бальмонта с Польшей кратко, но достаточно полно и точно описаны биографами поэта П. Куприяновским и Н. Молчановой.
Авторы перечисляют имена польских поэтов и писателей, с которыми Бальмонт поддерживал контакты, стихи которых переводил на русский язык; чуть более подробно авторы останавливаются на обстоятельствах турне Бальмонта по польским городам с лекциями, на посещении поэтом виллы Харенды – дома уже покойного на тот момент поэта Яна Каспровича.
Этот краткий обзор позволяет получить самое общее представление о месте, какое занимала польская литература в жизни и творчестве Бальмонта.
Краткий обзор темы представлен также в работе З. Бараньского Польская литература в России на рубеже XIX–XX веков , в статьях Е. Цыбенко К. Бальмонт и польская литература и О. Цыбенко Истоки полонофильства Константина Бальмонта . Автор последней статьи более детально останавливается на анализе польской темы в романе Бальмонта Под новым серпом . Исследователи творчества Бальмонта отмечают исключительный интерес поэта к польской литературе.
Свидетельствуют об этом как разного рода размышления и замечания о польской культуре и ее гениях в эссе и статьях разных лет (отдельно польской теме посвящены статьи, написанные для варшавской эмигрантской газеты «За свободу!»), так и интенсивность, с которой Бальмонт переводил с польского. Широко известны его переводы мистической поэзии Ю. Словацкого, лирики А. Мицкевича, народных польских песен, поэзии Б. Лесьмяна и С. Выспяньского. Но особенно близок ему оказался Ян Каспрович. Еще в начале века Бальмонт обращается к творчеству польского символиста, переводит отдельные стихотворения, позже, в 1927 году по приглашению вдовы Каспровича, Марии Викторовны, русской по происхождению, Бальмонт с женой Еленой Цветковской посещают виллу Харенда в Закопане, где польский поэт прожил последние годы. Во время пребывания на вилле Бальмонт по заказу польского ПЕН-клуба делает перевод стихотворного сборника Книга смиренных, готовит текст лекции о Каспровиче и пишет вторую часть книги о поэте.
Воспоминания Марии Каспрович позволяют реконструировать биографический контекст и представить творческую атмосферу, в которой была написана книга. Мария Каспрович тепло принимала Бальмонта в Харенде, помогала в его работе, но, вместе с тем, оставила довольно критические замечания о русском поэте.
Мария Каспрович в каком-то смысле является первым исследователем темы сходства и различия двух поэтов. Она убеждена, что близость Бальмонта и Каспровича – лишь видимая.
У Каспровича всегда на первом месте – живой человек во всей его человечности, а у Бальмонта человека нет, есть лишь его эссенция, нет настоящего, только безвременье.
Даже на самые жаркие эротические стихи Бальмонта вдохновляет не женщина, а стихия любви . Понятие «грех» для Бальмонта, далее пишет мемуаристка, чуждо, в то время как за Каспровичем стоит многовековая христианская традиция: «Понятие греха Бальмонту чуждо, не понятно.
Он говорил: слова «грех» для меня не существует; ошибка, несчастье, фатальность – это другое дело» .
У Бальмонта нет и тени смирения, знаменитой простоты Каспровича. Вдову поэта поразило, с какой легкостью и чуть ли не вызовом он называл себя лучшим поэтом России, гостя у нее в Харенде.
Наблюдая за творческим процессом Бальмонта, Мария Каспрович приходит к выводу, что ему нужны внешние потрясения и впечатления, чтобы творить, тогда как для Каспровича стихи – молитвы, идущие изнутри.
В большинстве статей, посвященных сравнительному анализу лирики Бальмонта и Каспровича, авторам не удается абстрагироваться от биографическо-психологической перспективы, характерной для воспоминаний Марии Каспрович: неизменно появляются темы отношений с женой, любви к родной земле, трудной юности поэта.
Путь анализа творческих связей литературоведам подсказывает также и сам Бальмонт. В книге-некрологе о «поэте польской души» он в характерном стиле возвышенной интимности называет Каспровича «поэтом, так сильно связанным со стихией природы и влюбленным в душу народа» , пишет, что «Каспрович отразил глубины Славянщины» .
Появляются характеристики, близкие собственному творческому методу Бальмонта: «…уже более пятнадцати лет я испытываю большую любовь к его творчеству, музыкальному по форме, исполненному высокого полета мысли, а при этом такому близкому народным напевам» .
В сборнике, посвященном 150-й годовщине со дня рождения польского поэта и изданном Обществом друзей творчества Яна Каспровича в Харенде, ведущие современные специалисты в области каспровичоведения Мирослав Сосновский и Кароль Яворский представили статьи, посвященные анализу творческих связей двух символистов. М. Сосновский подробно останавливается на вопросе общности тем у Каспровича и Бальмонта.
Он приводит слова Марии Каспрович о том, что сходство двух поэтов лишь видимое, зато мировоззренческие различия фундаментальны, однако не соглашается с ее оценкой. Сосновский стремится доказать, что интерес Бальмонта к Каспровичу глубоко не случаен, обоих объединяло ощущение переломности, кризисности эпохи, славянская тема, символизм как художественный метод, особое внимание к музыкальности в поэзии, интенсивность образов природы и родной земли в лирике, некое космическое чувствование мира.
О близости тем и образов также пишет К. Яворский. Он также выделяет общую для двух поэтов музыкальность, славянскую тему, природу; напоминает обстоятельства посещения Бальмонтом Харенды, приводит цитаты из воспоминаний М. Каспрович.
Однако Яворский не останавливается на разборе творческо-биографических параллелей, но предлагает читателю на анализе конкретных лирических произведений убедиться в наличии общих поэтических решений в лирике двух символистов.
Во всех приведенных выше исследованиях польской темы в творчестве Бальмонта фигура автора в связке автор-текст-интерпретатор оказывается ключевым звеном.
Мы попробуем посмотреть иначе на тему переводов Бальмонтом поэзии Каспровича – через проблематизацию темы перевода в эссеистике Бальмонта и через обращение непосредственно к лирическим текстам.
Проблематизация перевода в творчестве К. Бальмонта. То, что несомненно сближает двух поэтов, – выраженный интерес к мировой литературе. Оба переводили большое количество художественных текстов с различных языков.
Каспрович переводил литературу с древнегреческого и латыни, с английского, французского немецкого, итальянского, Бальмонт – с более, чем десяти языков. Интересно, что одним из самых любимых поэтов и Бальмонт, и Каспрович называли англичанина П. Б. Шелли. Бальмонт считал свои переводы Шелли одними из самых удачных (напомним, что он сделал полный перевод собрания сочинений Шелли).
Проблема художественного перевода невероятно глубока.
Даже в случае близких языков невозможно преодолеть барьер, который разделяет языки и, шире, культуры. Всегда остается асимметрия между родными культурами переводчика и переводимого автора. Почему Бальмонт, талантливейший поэт, признанный король символизма, всё же берет на себя тяжелый труд перевода и риски, с ним связанные?
Бальмонт отлично отдает себе отчет в том, что поэзию лучше не переводить, а читать в подлиннике, но при этом он не укрепляется в элитарной позиции, напротив, выступает апологетом переводов.
В эссе О переводах он дает обоснование своей позиции. Бальмонт напоминает, что даже людям, знающим много языков, все равно не доступны все, и, чтобы познакомиться с литературой других культур, они вынуждены обращаться к переводам.
«Переводы – неизбежность, – подчеркивает Бальмонт, но тут же проговаривается о подлинном основании своего увлечения, – поэта, знающего много языков и любящего языки чужих стран и певучий язык Поэзии, влечет к себе искусство перевода» . Красота чужого, но знакомого языка, не может оставить равнодушным поэта, привыкшего улавливать строй поэтической речи.
Наверное, не лишним будет отметить, что переводы были основным источником заработка Бальмонта в эмиграции, но и в дореволюционной России они приносили ему существенный доход.
В скитаниях по Европе русским изгнанникам, конечно, было не до лирики бывшего кумира, и Бальмонт, как и многие, жил в крайней нужде.
Тогда же он начинает активно переводить с чешского, литовского, болгарского, польского и других языков.
Большое количество переводов, выполненных в сжатые сроки, могло накладывать отпечаток на их качество. С другой стороны, не всегда ответственность за качество опубликованных переводов лежит только на их авторе.
Как мы узнаем из письма Федору Шуравину, переводчику литовских сказок, к которым Бальмонт написал вступительный очерк, издатель Книги смиренных не прислал поэту вторую корректуру рукописи, «этот негодяй выпустил Каспровича с 60-ю опечатками» .
Известно, что переводы Бальмонта часто подвергались резкой критике. И собратья по цеху (Брюсов, Чуковский), и, например, упомянутый выше Збигнев Бараньский были невысокого мнения о переводах, выполненных Бальмонтом. Критики упрекали поэта в нежелании считаться с голосом автора, с его ритмикой, с образностью.
Каждый писатель или поэт в переводе Бальмонта звучал как Бальмонт. Трудно не согласиться, что тенденция разглядеть общее с переводимым автором, безусловно, у Бальмонта присутствует.
Это заметно хотя бы на примере его высказываний о мировых гениях литературы. Шелли он называет пантеистом, подчеркивая его ощущение слитости с природой. Каспровича называет певцом Солнца.
Эта солнечная основа Каспровича, видимо, более всего спровоцировала то отторжение, которое мы чувствуем в замечаниях Марии Каспрович по поводу настойчиво культивируемых Бальмонтом сходств с польским модернистом.
В эссе О переводах , вошедшем в книгу Из несобранного , Бальмонт излагает свой взгляд на сущность перевода и отвечает на обвинения в неуважении к оригиналу, столь часто звучащие в его адрес. Глава открывается полемикой с резко критической оценкой профессора Е. Ляцкого, данной его переводам лирики чешского поэта Я. Врхлицкого.
Суть претензий Бальмонт излагает следующим образом: «Он судит меня за вольные, слишком вольные, поэтические передачи стихов иноземных поэтов, он указывает целый ряд уклонений от текстов, считая их то ошибками, то умышленными искажениями» .
Ляцкий приводит в пример блестящие переводы, выполненные Лермонтовым, но, как отмечает Бальмонт, почему-то забывает о Жуковском («Жуковский как раз обращался весьма часто с подлинниками совершенно свободно» ).
Бальмонт на примерах доказывает, что и Лермонтов также вольно обращался с оригиналами.
Стихотворные переводы Лермонтова не являлись в точном смысле слова переводами, но, скорее новыми произведениями, с собственным настроением, образным рядом, ритмом.
Не забывает Бальмонт и своего главного противника на поприще перевода и соперника на поэтическом Олимпе – Валерия Брюсова: «Он очень недурно, а часто даже и очень хорошо, переводил стихи Верхарна, но его переводы любимого им Верлена, которому он всегда подражал, никуда не годятся, как и другие его переводы суть лишь ученическая старательная перепись, внешний рисунок без души» .
Показательно, что Бальмонт убежден, что непоэт не может судить поэта в вопросах перевода поэзии. Ляцкий, специалист в русском языке и литературоведении, хорошо знающий также чешский, отлично справляется с прозаическим переводом поэзии Врхлицого, но перевести поэзию, оставив в ней поэзию, – задача иного порядка.
Целью, согласно Бальмонту, не является верная передача слов, на первый план выходят ритм, рифма, языковая убедительность образа.
Переводить поэзию может только поэт, тот, кто владеет искусством ритма.
При этом перевод никогда не совпадет с оригиналом, так как произведение искусства уникально и неповторимо; он может в большей или меньшей мере приближаться к оригиналу.
Но даже не сходство является критерием качества поэтического перевода. «Иногда даешь точный перевод, но душа исчезает, иногда даешь вольный перевод, но душа остается», – пишет Бальмонт. «Это – соучастие душ, и поединок, и бег вдвоем к одной цели», – таково кредо Бальмонта-переводчика .
От Гимнов к Книге смиренных Бальмонт открыл для себя талант Каспровича, прочитав Гимны. В 1911 году выходит его перевод «полной силы и бури симфонии Каспровича Моя вечерняя песня » , одного из гимнов. Позднее, Бальмонт опишет свои впечатления от первой встречи с монументальными драматическими поэмами (а именно к этому жанру ближе всего Гимны ) так: «Двадцать лет назад я прочел и перевел на русский гениальную поэму «Моя вечерняя песня». (…) «Моя вечерняя песня» была для меня громом органа, услышанным внезапно в час грусти; она была сердце пронзающей песней моего родного края, из-за семи гор, из-за семи рек долетевшей песенкой той деревни, где я когда-то был ребенком и юношей, первый раз любившим» .
Бальмонт очень верно выбрал самое сильное поэтическое высказывание польской лирики перелома веков.
Монументальные Гимны сделали Каспровича знаменитым, польская критика той эпохи превозносила поэта-модерниста, ставила его чуть ли не выше Мицкевича.
В Гимнах нашел выражение важнейший симптом эпохи – ощущение близящегося конца, катастрофизм.
Бальмонт не мог отказаться от этого «поединка», «бега к одной цели» с Капровичем, ведь ничего подобного в русской поэзии не было, хотя темы носились в воздухе.
Исследователи творчества польского поэта, комментируя оценки критиков, часто отмечали, что Каспрович силой своих стихотворений обязан, прежде всего, глубоко укоренившейся в европейской культуре и популярной в эпоху fin de siècle христианской тематике.
То, что, и правда, так сильно воздействует на читателя в Гимнах , не столько удачные рифмы или сложная ритмика, но образность и форма, заимствованные из христианской традиции: устрашающие визии апокалипсиса, возвышенная напевность псалма, напряженная душевная боль исповеди.
В стихах представлены острые состояния страха, муки, надежды, сомнения, тоски, восторга, боли, то есть мотивы, традиционные для церковной литургики.
Но кроме христианского пласта, в Моей вечерней песне присутствует и характерное для художественного метода модернистов «Молодой Польши» обращение к фольклорным мотивам: к народным песням, деревенскому пейзажу, крестьянской обрядовости.
Бальмонту поэзия Каспровича была понятна, он также тонко чувствовал веяние времени, был в авангарде поэтической моды. Но если фольклор был близок Бальмонту (можно вспомнить различные поэтические стилизации), то христианские аллюзии в поэзии русского символиста редки.
Характерно, что Бальмонт, анализируя творческий подход Каспровича, этическую проблематику как будто вовсе не замечает.
Метафизическая напряженность между трансцендентным, молчащим Богом и покинутым человеком Бальмонту не понятна. Он акцентирует другие темы.
Не случайно русский поэт среди всех гимнов выбирает Мою вечернюю песню .
Хотя он вместе с еще тремя входит в цикл Гибнущему миру (1901), в нем уже нет того сильного богоборческого накала, отличавшего три предыдущих; в нем появляется надежда, происходит перелом в настроении лирического героя. Вместо бунта, острого кризиса веры, звучит мотив покаяния и примирения с Богом.
Бальмонт не раз подчеркивает в своей книге о Каспровиче, что польский символист от вызова Богу, брошенного в Гимнах , от антично-христианской сложности, позднее приходит к примирению с Ним, к слитости с природой, к простоте восприятия реальности.
Именно этот аспект будет подчеркивать Бальмонт в Моей вечерней песне – контраст интенсивного переживания апокалипсиса и вневременность крестьянского взгляда на мир, его простота и бесконфликтность.
«Что меня более всего побеждало в этом пламенном извержении безудержной души великого поэта – это выраженное единство двух противоположных полюсов (…) Громы, предвещающие Dies Irae, День Гнева, и одновременно: «Да играй же мне, дудочка, да играй же мне, играй»… Душа поэта и русская душа содержат в себе этот звук, эту самую боль и любовь, эту самую противоположность двух неразъединимых полюсов» .
В русском тексте Моей вечерней песни отчетливо видно, что именно контраст является ведущим художественным средством и ключом к реализации специфически понятого замысла автора.
Бальмонт стремится к максимально полной передаче контраста между возвышенным псалмом, насыщенным христианской образностью и символикой, и народной, незамысловатой песенкой.
С одной стороны, сложность переживания мира и его глубины, выраженная в длинных строках вольного стиха, и, с другой стороны, простота и кажущаяся поверхностность коротких строк рифмованной крестьянской песенки.
Известный музыкальностью своей лирики Бальмонт тонко чувствует нюансы «вагнеровской» оркестровки Каспровича, музыкальную основу его гимна и стремится передать это звучание через смены ритмов, повторы, аллитерации.
Противоположны – как в оригинальном тексте, так и в переводе – два типа пейзажа: лунный, текучий импрессионистический в картинах родных просторов и огненный, рвущийся экспрессионистический в апокалиптических визиях.
Сравним оригинал и перевод: (1) «płynie rozlewną falą księżycową,/ rosami płynie, lśniącymi na łąkach…» (2) «ogniem buchają wulkany,./ gwiazd miliony tną błyskawicami /spieniony potop płomieni / i z hukiem /giną w czeluściach czerwonych.../ Boże!» и (1) «Плывет она лунной волной разливной,/ Плывет она росами, на лугах засиявшими…»; (2) «Хлещат вулканы огнем,/ Звезд миллионы, как молнии, зыбятся / На вспененном потоке пыланий / И с гулом / В челюстях гибнут червонных…/ Боже!» .
Контраст выражен и в повторах. В апокалиптических картинах видим повторы «огненных» эпитетов, при этом отсутствуют повторы грамматических конструкций, в вечернем пейзаже и крестьянской песенке повторяются конструкции, создавая тем самым эффект музыкальности.
В картинах апокалипсиса рваные строки и глаголы движения создают ощущение стремительного ускорения времени, летящего к своему концу, в вечернем псалме и песенке повторы замыкают время в круг, выводя его в вечность.
Нервом Гимнов является тема острого переживания греховности и, как следствие, богооставленности. А. Хутникевич, один из авторитетных исследователей творчества Каспровича, дает следующую характеристику центральной проблематике Гимнов : «Источником зла является грех, за которым следует кара; но трагизм ситуации заключается в том, что эта склонность к греху привита человеку с самого начала, в самом акте творения.
К ощущению вины добавляется одновременно осознание несправедливости. Человек тянет ношу греха, превышающую его силы, в то время как, в сущности, его вина сомнительна и проблематична, раз действует он под влиянием темных импульсов, не контролируемых его сознанием и волей.
В этом драматичном положении человек пребывает совершенно оставленным, оставленным прежде всего Богом, молчащим, равнодушным… пересыпающим звездную пыль в золотых песочных часах (…) Всемогущая боль становится сущностью мира; мир наполнен болью и отчаянием» .
Бальмонт ни слова не говорит о теодицее, грехе, наказании, покаянии в поэзии Каспровича. Интересно, что в позднейшей публикации перевода Моей вечерней песни в варшавской эмигрантской газете «За свободу!» вообще отсутствует кульминационный фрагмент гимна – исповедь.
Лирический субъект от лица всего человечества исповедуется в грехах всего мира.
Это страшные грехи: отрекся от умершего отца, креста не поставил на его могиле, мать выгнал из дома, не признал нищую слепую сестру, пнул голодную собаку, раздавил червя и тысячи насекомых, убил брата, увел жену у друга, подбросил соседу своего незаконного ребенка… И лейтмотив исповеди: «Moja to wina, moja wielka wina!/ Nie karz mnie, Boże, według moich zbrodni!» .
С такими грехами страшно умирать, страшно думать о последнем суде, а вечерний закат напоминает лирическому герою о собственной грядущей смерти, об апокалипсисе, то есть о великом индивидуальном и всеобщем конце.
Встает вопрос, почему Бальмонт не обратил должного внимания на кульминацию переводимого им гимна; понял ли русский поэт замысел польского символиста. Представляется, что понял, но в особом ключе.
Обратим внимание на характеристику роли гимниста, данную Хутникевичем: «Гимн – песня народа, который поверяет своему Творцу все свои заботы и страдания.
Гимн предполагает не индивидуальный, а собирательный субъект высказывания. Выбор формы гимна был для Каспровича выражением собственного ощущения избранности и понимания поэзии как выразительницы коллективных, общих для всех чувств.
Роль гимниста соответствовала модернистскому пониманию роли поэта как посланника, как жреца и представителя всего человечества» .
Бальмонт видит в Каспровиче, прежде всего, эту избранность, он называет Каспровича пророком, «поэтом польской души» – это определение, вынесенное в заглавие некролога о Каспровиче, не просто красивый оборот.
Бальмонт хочет подчеркнуть, что польский поэт пропел от имени всех своих собратьев псалом Богу, исповедовался во всех грехах от имени всех.
Поздние сборники Книга смиренных и Мой мир Бальмонт ценит больше всего из написанного Каспровичем, однако он все же подчеркивает особое значение гимнов, именно благодаря ним Каспрович достиг звания «вершины польской поэзии». Вместе с тем, Бальмонт неустанно говорит об эволюции пути польского пророка.
От титанического бунта, не принесшего ему покоя, к смирению и простоте. Тогда и были даны поэту любовь, покой и гармония.
Со свойственным Бальмонту уклоном в природный пантеизм он так рисует путь Каспровича: «Он хотел быть Богом, чтобы бросить Богу тысячи «Почему?». Разрушая человеческие тверди и устои, могучим полубогом взошел он на хребет отвесных гор и с безумной силой заколотил в предвечные врата Дома Божьего. Однако же не той дорогой он к Нему пришел.
Мудрость, присущая земледельцам, воспротивилась и взяла верх, не стал он долго трясти неподдающиеся двери. Есть другая дорога к Богу и звездам. И обратился он в дерево. Дух великой силы, мощных корней, глубинных тайн земли и тихого шелеста листьев» .
Гармония и простота Книги смиренных и Моего мира пленила Бальмонта. Первую он полностью переводит на русский язык, не перестает ею восхищаться в своих лекциях о Каспровиче.
Однако уже само заглавие может наводить на мысль о недостатке христианского смирения у переводчика, или, что смирение это не имеет отношение к христианскому мироощущению. Księga ubogich должна была быть переведена, скорее, как Книга убогих , может быть, бедных или нищих.
Бальмонт предпочитает видеть избранника, пророка, поэта смиренным, но не убогим.
При глубоком понимании формально-художественной стороны лирических произведений Каспровича Бальмонт остается нечувствителен к христианскому содержанию его поэзии.
Остается открытым вопрос о том, достаточно ли для хорошего перевода, что бы поэт переводил поэта, или сходство между автором и переводчиком должно лежать не только в области таланта и культурного поля, но корениться глубже – в структуре самой личности.
Список литературы:
1. Бальмонт К. Из несобранного [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://modernlib.ru/books/ balmont_konstantin/iz_nesobrannogo/read/ (дата обращения: 28.07 2017).
2. Бальмонт К. Письма Федору Шуравину [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://www.russianresources.lt/archive/Balmont/Balmont_6.html (дата обращения: 28.07 2017).
3. Бальмонт К. Светлая страна. Слово о Польше // За свободу! – 1928. № 5. – С. 2.
4. Бальмонт К. Сказка о серебряном блюдечке и наливном яблочке // В сб. «Зарево зорь». – М.: Гриф, 1912. – С. 22-25
5. Загорский Е. Юлий Словацкий. Бальмонт как его переводчик. – М., 1910. – С. 16-17
6. Каспрович Я. Книга смиренных / Пер. с польского К. Бальмонта. – Варшава: Добро, 1928. – С. 2-10
7. Куприяновский П., Молчанова Н. 2014. Бальмонт. – М.: Молодая гвардия, 2014. – С. 18-19
8. Цыбенко Е. К. Бальмонт и польская литература // В сб. «К. Бальмонт и мировая культура». – Шуя, 1994. – С. 2-3
9. Balmont K. Jan Kasprowicz. Poeta duszy polskiej. Częstochowa. 1928. Р. 32, 40- 41, 45-46, 51.
10. Barański Z. Literatura Polska w Rosji na przełomie XIX-XX wieku. Wrocław. 1962. Р. 25.
11. Сybienko O. Źródła polonofilstwa Konstantego Balmonta. Postscriptum polonistyczne. 2013. № 1 (11). Р. 5-6
12. Hutnikiewicz A. Hymny Jana Kasprowicza. Warszawa: Państ. Zakł. Wydaw. Szkolnych. 1973. Р. 55-56.
13. Jaworski K. Słowiańska dykcja, muzyka i dzewo kosmiczne. Jan Kasprowicz i Konstantin Balmont – próba komparatystyczna. Kasproiwicz a Słowiańszczyzna. W 150. rocznicę urodzin Poety. Zakopane. 2010. Р. 33
14. Kasprowicz J. Poezje. Kraków: Astraia. 2015. Р. 69, 75, 77.
15. Kasprowiczowa M. Dziennik. Część 5. Harenda. Warszawa. 1934. Р. 122, 125.
16. Sosnowski М. 2010. Rosyjskie echa poezji Jana Kasprowicza. Kasproiwicz a Słowiańszczyzna. W 150. rocznicę urodzin Poety. Zakopane . Р. 34
Зимняя ночь
Сонет
Вперёд, вперёд. Подобный свету, снег
Простёрся и блестит по косогорам,
Иду, скрипит он, и слежу я взором,
Как вздох мой пар затеял в воздух бег.
Молчание. Вверху, как белый брег,
Застыли облака, луна дозором
Плывёт по белизне и смутным хором
От сосен тени строят свой ночлег.
Безликие и жуткие, как мысли,
Желающие смерти, жмут меня
Разорванно, с туманами повисли.
И к небу мысль-утопленник, стеня,
Взывает: Что теперь в гробах без дня?
Там, в стуже? Ночь, скажи. Земля, исчисли.
«Здесь царит любовь»
Сонет
Где ты, моя любовь, что в ясном взоре
С лучом слила улыбку милых глаз?
Кому напевность сердца в этот час
Ты подарила в нежном разговоре?
Среди цветов ли в свежем их уборе,
Во власти грёзы ты, чей вкрадчив сказ?
Или волнам всех сил своих запас
Ты предаёшь в объятьи их, в их споре?
О, сладкая истома, где бы ты
Ни придавалась воздуху, волне ли,
Где белых плеч красу лучи задели, –
Любовь моя во все вошла мечты,
Где блеск с тобой во всём я без изъятья,
Тебя замкнул я в вечное объятье.
Зимняя скука
Но было ли, вправду, когда-то
Солнце над этой землёю,
Розы, фиалки с зарёю,
Страстность, улыбка, мечта?
Но было ли, вправду, когда-то –
Юность с волшебным угаром,
Слава и отданность чарам,
Вера, любовь, красота?
Быть может, то было во время
Вальмики, во время Гомера,
Для часа утрачена мера,
А солнце средь мёртвых светил.
И в этом тумане, где скрыт я,
В зиме, где лишь стужа в размахе,
Тут мира погибшего прахи.
Когда-то, быть может, он был.
Майская ночь
Нет, никогда в безмолвьи ясной ночи
Не рдели так кочующие звёзды,
Не бились в берег искристые волны,
И влажный, чуть дрожал сквозь мир зелёный,
Ломая тени, озаряя склоны,
Бродячий, древний, одинокий месяц.
Стыдливый, строгий, беспорочный месяц.
Тепло и пар к тебе из поздней ночи
Струили от своих деревьев склоны, –
Ревниво чуя девственные звёзды,
Проснулись нимфы, мир будя зелёный,
И нежный шёпот стал баюкать волны.
Забвенно никогда так через волны
Влюблённые не плыли, чуя месяц,
Как я, безлюбный, в мир вхожу зелёный,
Благим лишь, мнилось, блески этой ночи,
И, выйдя из могил, покинув звёзды,
Друзья, – я видел, – духи шли на склоны.
О, вы, чей сон хранят родные склоны,
О, вы, чьим снам смиренным плещут волны,
Вы, зрящие, как в небе реют звёзды,
Продольный луч стремил к вам вышний месяц.
И лёгкий рой в молчаньи тихой ночи,
Скользили вы сквозь зыбкий мир зелёный.
Какую часть моей поры зелёной
Я пережил, взойдя на эти склоны,
И ночь побеждена в исходе ночи.
Тут тень возникла, путь её был волны,
Весь лик её явил мне лунный месяц,
В её очах мне улыбались звёзды.
Сказала: Вспомни. И мгновенно звёзды
Замглились, мрак овеял мир зелёный,
Безгласно умалил сиянье месяц,
Звенящий вопль промчали эхом склоны,
И я один, в тоске смотря на волны,
Почувствовал могильный холод ночи.
В час ночи, как густеют роем звёзды,
Люблю чрез волны, через мир зелёный,
Смотреть за склоны, как заходит месяц.
Забытый перевод Бальмонта
Петрова Татьяна Владимировна (урожденная — Бальмонт) — химик и литературовед. Родилась в Алма-Ате, в Казахстане. Окончила политехнический институт. Кандидат химических наук. Как литературовед занимается генеалогией семьи и творчеством Константина Бальмонта. В журнале “Дружба народов” печатается впервые. Живет в Москве.
Пророк, с душой восторженной поэта,
Чуждавшейся малейшей тени зла,
Один, в ночной тиши, вдали от света,
Молился он, — и Тень к нему пришла…
К. Бальмонт. “Данте”
Творческое наследие Константина Бальмонта — выдающегося поэта, писателя, эссеиста и искусствоведа Серебряного века — до сих пор не полностью собрано и недостаточно изучено.
Молодой начинающий Бальмонт очень много и успешно занимался переводами произведений итальянских, испанских, скандинавских, немецких, английских, американских авторов.
В числе первых крупных переводов Бальмонта выделяются три недостаточно оцененные до сих пор монографии по истории литературы.
Книга норвежского критика Г.Йегера “Генрик Ибсен” в переводе К.Бальмонта в 1892 г. была запрещена и конфискована по идеологическим причинам, а позднее уничтожена1 . Но сегодня специалисты могут ознакомиться с ней в Российской государственной библиотеке.
Две другие монографии были переведены Бальмонтом по рекомендации профессора Московского университета Н.И.Стороженко для издательства К.Т.Солдатенкова — это монография Ф.Горна “История скандинавской литературы от древнейших времен до наших дней” и двухтомник Адольфа Гаспари “История итальянской литературы”. Оба перевода получили высокую оценку и были рекомендованы как дополнительные пособия для слушателей курса истории всеобщей литературы.
В конце XIX века ведущие профессора русской литературы считали необходимым преподавать своим слушателям параллельные очерки по западноевропейской литературе. Отдельные курсы по истории всеобщей литературы в российских университетах начали открываться уже в начале 70-х годов: А.Н.Веселовским в Петербурге (1870), Н.И.Стороженко в Москве (1872), А.И.Кирпичниковым в Харькове (1873)2 , В.Ф.Лазурским в Новороссийске (1901). Профессор (впоследствии — академик) Веселовский справедливо считал, что “история литературы есть история культуры”.
В России интерес к Италии и сокровищам ее культуры был велик, но к тому времени в российских библиотеках “не было ни одной истории итальянской литературы, сколько-нибудь стоящей на уровне современной науки”3 , а поскольку “человек, не имеющий сколько-нибудь ясного представления о Данте, Петрарке, Боккаччио, Ариосто, Тассо, не может считаться образованным”, издание двухтомного труда немецкого исследователя, историка литературы Адольфа Гаспари в переводе К.Д.Бальмонта было очень своевременным.
Рецензии на русское издание книги А.Гаспари были напечатаны в журналах “Исторический вестник” и “Северный вестник”4: в 1895 г. на первый том (Итальянская литература средних веков) и в 1898 г. в журналах “Мир Божий”5 и “Исторический вестник”6 — на второй том (Итальянская литература эпохи Возрождения).
Главы X—XI первого тома издания, “одного из самых удачных и полезных для русской публики”, полностью посвящены описанию жизненного пути и творчества Данте.
Великим событием жизни Данте стала его юношеская любовь, “которая господствует надо всем и наполняет собою всю его жизнь. <…> Данте сам рассказал нам о своей любви в небольшой книжке… La Vita Nuova (Новая жизнь); это прозаический рассказ, в который вставлены стихотворения, возникшие благодаря описываемым здесь ощущениям и находящие здесь свое объяснение. Новая жизнь началась для поэта с первым лучом любви. Любовь Данте воздушная, чистая, высоко вознесшаяся над чувственностью. …Эта любовь, в высшей степени целомудренная, отличается робостью; она бежит чужих глаз и долгое время остается тайной”7 . Однажды в одиночестве своей комнатки Данте задремал и увидел сон, который он, пробудившись, записывает в стихах, “таким образом создается первый сонет Данте”.
Приводимые по тексту книги А.Гаспари цитаты Бальмонт переводил прозой.
И только первый сонет Данте (“A ciascun’alma presa e gentil core …”) из книги “Vita Nuove” и 5-ю строфу концоны (“Io son venuto al punto della rota …”) — одного из лучших произведений Данте — Бальмонт перевел стихами.
A ciascun’alma presa e gentil core …
A ciascun’ alma presa e gentil core,
Nel cui cospetto viene il dir presente,
A cio che mi riscrivan suo parvente,
Salute in lor signor, cioe Amore.
Gia eran quasi ch’ atterzate l’ore.
Del tempo che ogni stella e piu lucente,
Quando m’apparve Amor subitamente,
Cui essenza membrar mi da orrore.
Allegro mi sembrava Amor, tenendo
Mio core in mano, e nelle braccia avea
Madonna involta in un drappo, dormendo.
Poi la svegliava, e d’esto core ardendo
Lei paventosa umilmente pascea:
Appresso gir ne lo vedea piangendo.
Всем, чья душа в плену, чье сердце благородно…
Всем, чья душа в плену, чье сердце благородно,
Кто эту песнь прочтет и даст мне свой ответ,
Всем, чье суждение ко мне придет свободно,
Во имя их царя, Amore, шлю привет.
Уж треть прошла тех лет, ничем не возмущенных,
Когда светлей всего сиянье звезд горит,
Как вдруг явился мне веселый бог влюбленных,
Лишь вспомню я о нем — и в страхе ум дрожит.
Он сердце нес мое, — и, скрытую покровом,
Мадонну спящую в объятиях держал,
И, разбудив ее каким-то нежным словом,
От сердца пылкого он ей отведать дал.
И только что она вкусила, содрогаясь,
Amore прочь ушел, слезами обливаясь.
“В этих стихах, написанных восемнадцатилетним Данте, перед нами — аллегория в форме видения, символически изображенный психологический процесс: Amore8 , угощающий возлюбленную сердцем поэта, образ, кажущийся нам странным, но исполненный значительности, богатый вложенной в него идеей. …
Первым своим сонетом Данте примкнул к новой флорентийской школе поэтов, к школе dolce stil nuovo”9 , несколько позже “он занял в этой школе видное, подобающее ему, место”.
Профессор Кирпичников назвал “перевод К.Бальмонта местами изящным, разумея главным образом его опыты стихотворных переводов … таков, например, прекрасный пересказ первого сонета из “Новой жизни”. Кирпичников выразил при этом сожаление, что “по недосмотру, вероятно, корректурному, в него вкралась одна курьезная ошибка: стих “Gia eran quasi ch’atterzate l’ore” переведен: “Уж треть прошла тех лет, ничем не возмущенных”, вместо “Уж треть прошла часов …”.
Первым — до Бальмонта — переводчиком первого сонета Данте был В.Костомаров в 1863 г. После 1895 г. появились переводы О.А.Введенской (1905), Н.К.Бокадорова (1912); Ф.А. Де ла-Барт и Вячеслав Иванов опубликовали свои переводы
в 1914 г., профессор М.И.Ливеровская — в 1918-м, Николай Минский — в 1922-м, Абрам Эфрос — в 1933-м10 .
По мнению А.Эфроса, “первый сонет “Vita Nova” … это — dolce stil nuovo раннего, обыденного, общераспространенного типа, и Данте еще только блистательный ученик, легко дотянувшийся до учителей, но не отличавшийся от них ни существом, ни формой”11 .
Бальмонтовский перевод первого сонета Данте приват-доцент В.Ф.Лазурский использовал при чтении курса истории западноевропейской литературы в Императорском Новороссийском университете12 .
В одном из лучших произведений Данте, в канцоне “Io son venuto al punto della rota” из цикла “Стихи о Каменной Даме”, “описывается зима, ее леденящее уничтожающее действие по отношению к внешнему миру, и в качестве контраста к этому — всегда пылающая любовью душа поэта… никогда это противопоставление природы душевному состоянию не было проведено с таким искусством,.. в особенности сильна пятая строфа:
Versan le vene le fumifere acque
Per li vapor, che la terra ha nel ventre,
Che d’abisso le tira suso in alto;
Onde’l cammino al bel giorno mi piacque,
Che ora e fatto rivo, e sara , mentre
Che durera del verno il grande assalto.
La terra fa un suol che par di smalto,
E l’acqua morta si converte in vetro
Per la freddura, che di fuor la serra.
Ed io della mia guerra
Non son pero tornato un passo arretro.
Ne vo’tornar; che se’l martiro e dolce.
La morte de’passare ogni altro dolce”.
На русском языке полный текст канцоны “Io son venuto al punto della rota”, относящейся к периоду изгнания Данте, известен только в переводе И.Н.Голенищева-Кутузова13 .
К сожалению, Бальмонт перевел лишь 5-ю строфу (стихи 53-72) знаменитой канцоны Данте, которую А.Гаспари цитирует по тексту “Истории итальянской литературы”:
Ручьи струят дымящиеся воды,
Земля таила в чреве испаренья,
Они теперь спешат из бездны вверх;
Где я любил бродить при свете солнца,
На том пути — теперь кипит ручей,
И он кипеть, дымиться не устанет,
Пока не смолкнут зимних бурь набеги.
Земля тверда, как камень изумрудный,
И как стекло — стоячая вода,
В объятьях леденящего мороза.
Но я в своей борьбе с самим собою
Не отступил от скорби ни на шаг
И впредь не отступлю; и скорбь — мне сладость,
И сладостней, чем все, что сладко, — смерть.
Приведенные переводы Бальмонта из Данте в указанную библиографию поэта не вошли.
Вдохновленный работой над переводом книги А.Гаспари, Константин Бальмонт написал большое стихотворение “Данте. (Видение)” и опубликовал его в начале 1895 г.14 . В этом стихотворении — не только судьба средневекового поэта, но и — предсказание собственной судьбы Бальмонта…
Придет ли день, ты будешь жаждать ночи,
Придет ли ночь, ты будешь ждать утра,
И всюду зло, и нет нигде добра,
И скрыть нельзя заплаканные очи!
И ты поймешь, как горек хлеб чужой,
Как тяжелы чужих домов ступени,
Поднимешься — в борьбе с самим собой,
И вниз пойдешь — своей стыдяся тени.
О, ужас, о, мучительный позор:
Выпрашивает милостыню — гений!
И Данте отвечал, потупя взор:
“Я принимаю бремя всех мучений!”
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И Тень его отметила перстом,
И вдруг ушла, в беззвучии рыдая,
И Данте в путь пошел, изнемогая
Под никому не видимым крестом.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Постановлением Комитета министров 19.05.1892 г. книга была запрещена, а 12.06.1892 г. она была “сожжена при Басманном полицейском доме” в количестве 1199 экз. (при тираже — 1500 экз.). Цит. по: Добровольский Л.Д . Запрещенная книга в России. М., 1962, с. 189—190.
2 Кирпичников А . — профессор всеобщей истории Московского университета в 1898—1903 гг.
3 Кирпичников А . [Рец. на кн.: Гаспари А. История итальянской литературы. Том 1-й. Перевод К.Бальмонта. Изд. К.Т.Солдатенкова. М., 1895] // “Исторический вестник”, СПб., 1895, т. LXII, № 11, с. 609—611.
4 “Северный вестник”. Сентябрь, № 9, 1895 г., СПб., с. 75—76.
5 “Мир Божий”. Ноябрь, 1897. СПб., 1897, с. 73—77.
6 Кирпичников А . [Рец. на кн.: Гаспари А. История итальянской литературы. Том 2. Перевод К.Бальмонта. Изд. К.Т.Солдатенкова. М., 1897] // “Исторический вестник”, СПб., 1898, т. 72, № 4—6, с. 306—308.
7 Гаспари А . История итальянской литературы. Т. 1. Перевод К.Бальмонта. М., 1895, с. 193.
8 Amore — бог любви. Прекрасные работы D.G. Rossetti позволяют нам представить себе образы молодого Данте, его возлюбленной Беатриче и Dantis Amor (Дантова “Бога любви”). Они приведены в книге “La Vita Nova di Dante Alighieri Illustrata dei quadri di Dante Gabriele Rossetti”, Torino, 1911.
9 Гаспари А . История итальянской литературы. Т. 1. Итальянская литература средних веков. Перевод К.Бальмонта. Издание К.Т.Солдатенкова. М., 1895, с. 193—197.
10 Данченко В.Т . Данте Алигьери. Библиографический указатель русских переводов и критической литературы на русском языке 1762—1972. М., 1973.
11 Данте Алигьери . Vita Nova. (Под общей редакцией Ф.К.Дживелегова). Перевод Абрама Эфроса. М., 1933.
12 Лазурский В.Ф . Курс истории западноевропейской литературы. Часть 1. Одесса, 1913.
13 Данте Алигьери . Малые произведения. Издание подготовил И.Н.Голенищев-Кутузов. М., 1968.
14 Библиография К.Д.Бальмонта (под общей редакцией С.Н.Тяпкова). Т. 1. Произведения поэта на русском языке, изданные в России, СССР и Российской Федерации (1885—2005 гг.). — Иваново, 2006.
Константин Дмитриевич (1867–) современный русский поэт. Р. в деревне Гумнищи, Владимирской губ., в дворянской семье. По окончании гимназии поступил (1886) на юридический факультет Московского университета, но был исключен за участие в… … Литературная энциклопедия
БАЛЬМОНТ - Константин Дмитриевич (1867 1942), русский поэт символист. В 1920 эмигрировал. В стихах культ Я, игра мимолётно стей, противопоставление железному веку первозданно целостного солнечного начала; музыкальность (сб ки Горящие здания, 1900, Будем… … Русская история
БАЛЬМОНТ - (Константин Дмитриевич (1867 1942) – рус. поэт символист; см. тж СКОРПИОН) ИЗ БАЛЬМОНТА Загл. Анн900 е (210.1); О, белый Валаам, <...> К шакалам над обвалом, Козою сокрушенным Иль Бальмонта кинжалом, Кинжалом не лежалым, Что машет здесь и… … Собственное имя в русской поэзии XX века: словарь личных имён
Бальмонт - Константин Дмитриевич , русский поэт. Родился в дворянской семье. В 1887 был исключен из Московского университета за участие в студенческом движении … Большая советская энциклопедия
Бальмонт К. - … Википедия
Бальмонт К. Д. - … Википедия
Бальмонт - прізвище * Жіночі прізвища цього типу як в однині, так і в множині не змінюються … Орфографічний словник української мови
Бальмонт К. Д. - БÁЛЬМОНТ Константин Дмитриевич (18671942), рус. поэт символист. В 1920 эмигрировал. В стихах культ Я, игра мимолётностей, противопоставление железному веку первозданно целостного солнечного начала; музыкальность (сб ки Горящие… … Биографический словарь
Бальмонт, Константин Дмитриевич - известный поэт. Род. в 1867 г. в дворянской семье Владимирской губ. Предки его выходцы из Скандинавии. Учился Б. в Шуйской гимназии, откуда был исключен за принадлежность к нелегальному кружку и курс кончил во Владимирской гимназии. В 1886 г.… … Большая биографическая энциклопедия
- (1867 1942) русский поэт символист. В стихах культ Я, игра мимолетностей, противопоставление железному веку первозданно целостного солнечного начала; музыкальность (сборники Горящие здания, 1900, Будем как солнце, 1903). Переводы, статьи по… … Большой Энциклопедический словарь
Книги
- , Бальмонт Константин Дмитриевич Категория: Поэзия Серия: Многотомные издания Издатель: ТЕРРА , Производитель: ТЕРРА , Купить за 3398 грн (только Украина)
- Бальмонт К. Д. Собрание сочинений в 7 томах , Бальмонт Константин Дмитриевич , Русский поэт-символист, эссеист и переводчик Константин Дмитриевич Бальмонт (1867-1942) - один из виднейших представителей русской поэзии Серебряного века. Однако за годы, прошедшие после… Категория: Классическая отечественная поэзия Серия: Многотомные издания Издатель:
Константин Бальмонт (1867 – 1942)
Поэт-символист и талантливый переводчик Константин Бальмонт был одной из ярчайших личностей своего времени. При этом он даже не имел высшего образования: Бальмонт дважды бросал юридический факультет Московского университета: в первый раз, будучи исключённым за участие в студенческих беспорядках, и во второй раз уже самостоятельно - ради занятий литературой.
Уже в восемнадцать Бальмонт дебютировал как поэт и переводчик . Первые его эксперименты не привлекли внимания публики, что только раззадорило амбициозного юношу. Продолжая с упорством совершенствовать своё мастерство, всего спустя несколько лет Бальмонт уже считался одним из идейных вдохновителей Серебряного века русской поэзии и реформатором поэтической ритмики. Звучные и неуемные в своей «красивости» эстетские эксперименты Бальмонта породили бесчисленное число эпигонов. Современники прозвали их «бальмонтистами», вкладывая в это определение негативный оттенок: под ним подразумевалась бездушная, пошлая и декоративная «салонная» поэзия. Фигура Бальмонта и его творчество продолжали волновать умы современников вплоть до того времени, как на смену поэтическим реформам пришли политические. Несмотря на восторженную поддержку Февральской революции 1917 года, Бальмонта ужаснул «ураган сумасшествия» последовавшей Октябрьской революции, который разрушил ещё недавно так порицаемую им самим царскую Россию. Назвав большевиков носителями разрушительного начала, подавляющего Личность («Революционер я или нет?», 1920) Бальмонт вместе с семьёй эмигрирует во Францию, где ему приходится пережить нужду и забвение. Позабытый всеми Константин Бальмонт закончил свои дни в приюте для умалишённых в местечке Нуази-ле-Гран (Франции), оставшись в истории отечественной словесности выдающимся поэтом-символистом и переводчиком рубежа XIX и XX веков.
Путь Бальмонта как переводчика неразрывно связан с его развитием как стихотворца. Обладая уникальными способностями полиглота, за полвека своей литературной деятельности он оставил переводы более чем с трёх десятков языков. Среди них переводы сочинений Ибсена, По, Руставели, шедевров древнеиндийской поэзии («Жизнь Будды», ведийские гимны), сочинений английского поэта-романтика Шелли, оригинальной испанской и английской поэзии и т.д. Параллельно с переводческой деятельностью и собственным творчеством Бальмонт создавал труды по истории итальянской и скандинавской литератур.
Отличительной чертой переводов Бальмонта является беспредельный субъективизм. Но такова была принципиальная позиция поэта-символиста, выражать чужое творчество через призму своих переживаний. Многих такой подход раздражал и даже смешил, например, Корней Чуковский после прочтения весьма вольных переводов Шелли назвал их автора Бальмонта – «Шельмонтом». Однако нельзя не признать, что переводы Бальмонта и по сей день остаются памятником своей эпохи и настоящим произведением искусства.
